Как только мне подтвердили участие с докладом (МААП в 2024 г.) на конференции, внутри поднялся шторм. До этого момента я четко чувствовала, о чём хочу говорить: я исследовала эту тему с 2015 года, сопровождала женщин-творцов в анализе, провела лабораторию, выступала, писала, — словом, жила в этом материале. Но стоило прикоснуться к ранее вытесненной, но давно желаемой потребности — выразиться в профессиональном кругу коллег-аналитиков, — как ураган разметал всю внутреннюю стройность.

Юнг определяет творческий акт, как напряжение между противоположностями (1). Так в символе бури противоположностями становится внешнее и внутреннее давления, что подразумевает под собой наличие внешнего мотива – в моём случае, это ожидание проявления в профессиональном сообществе, и внутреннего мотива – силы, которая заставляет меня формулировать опыт. Оба источника находятся в непрерывном движении, изменяя отношение и, таким образом, разворачивая текст моего выступления под разными углами. Эго-сознание в этом процессе переживает болезненное расширение. Оно подвергается риску не выдержать напряжения и перенести акцент внимания на одну из противоположностей, это приведёт к тому, что женщина-творец либо потеряет из виду внешние отношения, тогда результат творчества останется непонятым другими; либо отвернется от внутренней потребности выразить свой чувственный опыт, в таком случае процесс окажется обесточенным, и его конечная форма не принесет ей удовлетворения.
Чтобы глубже понять, как именно творческая энергия женщины вовлекается и рассеивается между этими двумя полюсами, обратимся к представлениям аналитической психологии об Анимусе и Эросе. Прежде всего, важно отметить, что образ Анимуса в литературе часто окрашен в негативный тон, что, с одной стороны, является обоснованным, так как его присутствие должно вызывать чувство опасности; с другой стороны, это приводит к отторжению сознания женщины от прямого взгляда на своего неотъемлемого спутника в творческом акте.
Доктор Иоланда Якоби в своей классической работе «Психология К.Г.Юнга» даёт нам такое представление о мужском и женском: «как мужчина по своей глубинной природе не уверен в сфере Эроса, так и женщина всегда нерешительна в сфере Логоса» (2 С.502). Эта фраза отражает культурное ограничение женского мышления, характерное для своего времени. Современные женщины, однако, во многом преодолели эту историческую нерешительность, активно осваивая пространства логического и концептуального мышления, включая сферы академии, науки и философии.
Сам же Юнг пишет следующее («Эон. Исследования о символике самости»):

С чем ассоциируется у вас «отцовский логос»? Я спросила об этом у женщин. И получила следующие ответы: «с отцом небесным», «с миром идей», «с далекими облаками», «с великими горами», «с непостижимым», «с духовными учителями».  Эти образы указывают на отстранённость, трансцендентность, труднодостижимость — возможно, именно это делает женский путь к Логосу особенно уязвимым и одновременно необходимым. Они отражают привычную сторону архетипа, которая оставляет творческое развитие женщины, захороненным в подземном мире, где, в таком случае, пребывает «материнский Эрос».
Существует и другая работа Юнга, в которой мы обнаруживаем совсем иной взгляд на то, откуда происходит Логос и Эрос, и как они распределены в женщине и в мужчине.

В этом отрывке всё предстаёт в новой форме: духовное и небесное связано с материнским, в то время, как земное и плотское – с отцовским. Эта парадоксальная инверсия привычного архетипического распределения открывает важную перспективу: женское тело может быть вместилищем духа, а мужская телесность — выражением природного естества. И наоборот, духовный, внутренний аспект женщины подчиняется природным принципам, в то время, как мужской дух направлен к высшему. Для того, чтобы понять этот гностический образ, представленный в “Наставлениях”,  я предлагаю познакомиться с Пеласгическим мифом творения из книги Роберта Грейвса «мифы древней Греции»:

В этой космогонии две противоположные силы, которые порождают акт творения, можно определить, как желание, порожденное духовным движением, выраженном в танце Эвриномы, и желание, произрастающее из земли в образе змея Офиона. Эвринома выражает образ mater coelestis, небесной матери, и, соответственно, воплощается в духовной сфере мужчины и в плотской сфере женщины. Это танец анимы или реальной женщины, в той мере, в которой они достигли воплощения образа небесной матери. Их явление привносит разделение в первозданный Хаос: это и разделение в первоначальном слиянии ребенка и матери, личности и сообщества, личного и коллективного бессознательного. Для мужчины этот акт ознаменуется явлением анимы – отличной от матери женщины. Для женщины – это встреча с духовной силой собственной телесной воплощенности. На мой взгляд, именно эту встречу описывает Анна Андреевна Ахматова:

В этих строфах мы вместе с поэтессой прикасаемся к особенному ожиданию того, что ставит всю жизнь под угрозу небытия. Встреча с музой заставляет пересмотреть всё, что является ценным. Мы можем почувствовать присутствие Эроса, направленного не к другому человеку, а к явлению внутри психики. Лирическая героиня при этом уже не стремится оставаться в неведении относительно его природы, она прозревает — и прозрение это одновременно ужасает и вдохновляет её.

«Ты ль Данте диктовала страницы Ада?» Она обнаруживает в своей музе связь, надличностный аспект, существовавший задолго до её жизни: ту, что “диктовала” Данте его бессмертное произведение.
Ахматова встречает «милую гостью» одновременно с трепетом и нежностью, но и с ужасом от предчувствия тех глубин, в которые она может увести её. Прикасаясь к подобной амбивалентности собственной телесной воплощенности, не удивительно, что женщины призывают на помощь своих рыцарей-анимусов.

Вере 45 лет, она уже больше двадцати лет живёт в Америке. Вышла замуж, родила ребенка, сделала успешную карьеру, развелась. Интеллектуально развитая эта женщина производит впечатление человека, который точно знает, что ему надо и куда он хочет прийти. Однако в терапию её привело бессилие и невозможность справиться с обуревающей её тревогой относительно телесных симптомов, которые мучили её уже не первый год. Она постоянно проходила обследования, чему-то находили объяснения, но другие симптомы оставались не ясными. Она страдала неврологическим зажимом в руке, который ослаблял её и делал менее функциональной. В итоге она решилась на диагностическую операцию, которая выявила диагноз столь редкий, что никакого лечения ей предложить не смогли. Операция значительно ухудшила её до этого стабилизировавшееся состояние. Она с горечью осознала, что её погоня за диагнозом стала навязчивой и разрушительной.
В терапии Вера продолжала погружать нас обеих в бессилие и ужас грядущей инвалидности и одиночества. Я проживала вместе с ней невозможность что-либо изменить и интеллектуальный тупик. Любые мои попытки взглянуть на симптом, как на проявление скрытого в бессознательном процесса индивидуации, проваливались, и мы возвращались к исходной точке. Всё казалось безнадежным. Все достижения аннулировались. Возможность взглянуть на симптом, как на послание, пробуждала  вину и страх перед наказанием. Воображение Веры рисовало кого-то, склонного к садизму, сама она при этом возвращалась в возраст трёх лет. Боль воспоминаний пробуждала анимус, и он проявлялся в обобщенных и отстраненных суждениях о том, как правильно и как должно было быть, что в ответ активизировало мой собственный анимус.
В очередной подобный виток после нашей встречи я проснулась ночью с ноющей болью в плече. Я не понимала, что происходит и подумала, что возможно застудила её на прогулке. Но боль усиливалась и неожиданно я начала чувствовать панику, хотя обычно спокойно переношу недомогания. Я искала способ помочь себе, как вдруг поняла, что у меня болит то самое место, о котором мне говорила Вера. Благодаря этой соматической синхронии мы оказались с ней в одном пространстве и у меня появился шанс понять, что именно происходит.
Осознание подобного рода синхроничности может пробудить ужас и переживания «зараженности», а может открыть путь эросу, как явлению чуда, способного задействовать недоступные для эго ресурсы. Мы можем посмотреть на это, как на танец Эвриномы, небесной силы, преобразующей пространство между терапевтом и пациентом.
Я погрузилась в активное воображение и увидела, как плечо и рука превратились в змею. Эта змея была частью тела, но при этом была полностью автономна. И чем больше я сопротивлялась её присутствию, тем сильнее становилась боль. Когда я допустила её автономность, то увидела, что она здесь не для того, чтобы мучать меня. Боль причинял мой ужас и попытка подавить происходящее, но чем больше я расслаблялась, тем больше тепла вливалось в моё плечо.
В следующую нашу встречу Вера рассказала, что у неё было прекрасное время: она была на вечере музыки, где наслаждалась игрой на пианино. Я впервые узнала о её музыкальном таланте, открывавшем ей путь в консерваторию, но от которого она отказалась ради науки.
Я не говорила ей о встрече со змеёй, но направила всё своё внимание на сокрытый и отвергаемый талант, который интеллектуально развитому рациональному сознанию трудно признать автономным.
Древние римляне придавали большое значение одарённым людям и их роли в обществе. Они верили, что талант не только является личным качеством, но и может быть связан с божественным влиянием. Одарённые люди являются частью общества и призваны реализовывать свои способности на его благо.

Одержимость одаренных пациентов своим физическим недомоганием может быть антитезой к их не пройденному творческому пути, характерным отказом эго от признания отвергнутых качеств частью целого, и в каком-то смысле творческим преобразованием их в симптом.
Испытания творческого пути возвращают эго-комплекс из “мира звёзд” в “недра земли”, лишая его избытка инфляции и преобразуя в связующий элемент, устремленный за путеводной нитью своего эроса к неизбежному полному боли перерождению. Об исцеляющем образе “подземного мира” я писала в своей книге, проживая вместе с шумерской богиней Инанной спуск в “страну, из которой нет возврата”. Урок, который она щедро разделяет с каждой, состоит в том, что кольцеобразное движение жизненных кризисов срывает маски, и через это знакомит с сердцевиной души. (10)
История Психеи повествует именно о таком переходе: из дочери царя в жену бога, из райского слияния и сладкого неведения в служение полное боли и отчаяния, из небытия в бытие, обреченное на вечный сон. Её отношения с Логосом развиваются особым феминным способом, проявляются они, как внеличностная сила. Тихий голос тростинки учит быть последовательной и терпеливой, работа муравьёв – обнаруживает навык различения и структурирования, быстрокрылый орёл – одаривает божественным вдохновением, удержать которое может лишь сознание, лишенное тщеславия. В течение всей истории испытаний Психея продолжает хранить свой эрос сокрытым во тьме и, движимая им, сталкивается с отчаянием. Она совершает подвиги и проходит творческий путь феминного развития, находя скрытые способы делать невозможное возможным.
Современные Психеи обнаруживают себя перед теми же вызовами, когда им приходится проращивать одновременно множество зёрен работы, семьи, отношений, духовных поисков. Или же использовать маскулинную энергию силы и агрессии, чтобы проявить себя в небезопасной среде — то есть собрать «золотое руно». Они стоят у берегов буйной реки Стикс, но орёл не прилетает. Не говоря уже о том, что спуск в Подземный мир редко сопровождается напутствием мудрой башни коллективного знания. Все эти испытания мы можем услышать в современных запросах: от горечи потери до водоворота отчаяния, который отражён в мифе и присутствует, похоже, в самой сути феминной души, как составляющий её основу элемент. И в том случае, если аналитик берёт на себя роль тростинки или муравьёв, он лишает возможности пациента реализовать свой собственный миф творения и установить внутренние отношения с бессознательным. Но если мы всматриваемся в сокрытый эрос, веря или даже зная, что он существует в самых тёмных уголках души, то mater coelestis будет к нам благосклонна – она одарит снами и синхронией, указывающими путь.
Первая часть названия моего доклада повторяет одноименный сборник лекций , прочитанных БХ. О «религиозной функции анимуса в Книге Товита» над которыми она работала  в период с 51-74 гг, где БХ определяет установление взаимосвязи Анимуса с Эросом, как единственно возможное исцеление от одержимости:

Белая птица, сокрытая в женском бессознательном, несёт целый мир, но выразить его можно лишь в союзе со слепой змеёй желаний расположенной в духовной, то есть в сознательной сфере. Женское сокрытое «распахивает глаза в поисках смысла» (8 С.120). Но при этом сознание может оставаться слепо относительно собственных мотивов. И эта слепота тем пагубнее влияет на женщину, чем менее она осознаёт свою крылатую природу. Вера была абсолютно уверена в том, что именно ей надо – она выстраивала свою жизнь исходя из этой уверенности, с презрением относилась к слабости или нерешительности других женщин. Её уверенность наделяла сокрытые и отринутые желания демонической силой, а сокрытый в них талант — разрушающим импульсом.
До тех пор пока женщина не вступает в череду встреч со своими теневыми сёстрами, (а начинает она её всегда с признания собственной слепоты) до этого момента бессознательный логос связан потаенными желаниями тени, их ригидностью и эгоизмом.
Спустя полгода после инцидента с соматической синхронией, Вере приснился сон, в нём пластиковая змея проползла через неё, по тому самому плечу, в котором был симптом. Она проснулась с ужасом. Сновидение выводит символ змеи, она одновременно жива и автономна, но при этом искусственная, что пугает еще больше, потому что вносит неопределенность. Признание змеи частью себя, возможно, открыло бы путь сквозь симптом к тому, что на самом деле руководило выборами в жизни. Но Вера была к этому не готова.
Две силы Логос и Эрос сталкиваются и порождают творческий акт, внутри которого находится душа. И когда эта душа женская, то мы говорим об Анимусе, который может проявляться не только, как мужской образ, но и как животное, птица или “ветер”. Его появление знаменует собой движение между сознанием и бессознательным. Творческий рост и развитие — это не роскошь и не выбор, это необходимость, естественное расширение психических чертогов. Как дерево не способно остановиться и замереть, так и психика не способна долго удерживать калейдоскоп преобразований.

Для иллюстрации того, как может разворачиваться процесс перехода из небытия в бытие, преобразуя Анимус и Эрос, я хочу привести случай другой пациентки, назовём её Арина.
Женщина 35 лет пришла ко мне с жалобой на раздражение и агрессию в сторону старшего сына, которому на тот момент было 5 лет. К тому моменту она уже 6 лет была в декретном отпуске, заботясь о двух детях. Охваченная жёсткими идеями «правильного» материнства она выбирала для них всё, что ей казалось самым лучшим. Её анимус был очень строг и суров относительно «правильной еды, досуга, сна». Сын, обладающий живым нравом, не поддавался материнским установкам и становился нарушителем «идеальной картинки» или проявителем истинного «положения дел», что вызывало сильнейшее раздражение. Она жаловалась на то, что не может следить за собственным телом, что пытается реализовать личные проекты, но впадает в апатию и бездействие. Весь её эрос был помещён в детей, анимус не давал ей поддержки, а вместо этого постоянно создавал всё более жёсткие критерии оценки себя, как матери. В первом её сне в терапии меня поразил образ ледяного океана и парящей над ним вдали птицы. Сновидения в начале терапии были наполнены зомби, которые пугали не своей кровожадностью, но безжизненным движением, в котором Арина узнавала себя. 
Я возвращалась мыслями к птице, парящей над ледяным морем, как Эвринома, которая уже разделила небо и воду, и одинокая, обдуваемая северным ветром забыла о том, что именно её сюда привело.
Всякий раз стоило нам прикоснуться к боли и одиночеству Арины, анимус уносил её от того, чтобы оплакать потерянное. Ведь главное — её материнство, остальное быстро замораживалось. Надо сказать, что у Арины был яркий негативный материнский комплекс, мать довлела над ней до 18 ти лет, пока она не ушла из дома. До 12ти лет Арина спала в одной постеле с матерью и была продолжением её тревог и неисполненных ожиданий от жизни. Мать Арины проживала жизнь, лишенную увлечений и общения. Через год после начала, разобравшись с запросом, она прервала терапию и вернулась после смерти отца, которая случилась в первую волну ковида. Он умер в больнице, и семье не дали увидеть его тело, а сделали съёмку кремации. Эта ледяное отношение к потере было, к сожалению, допустимым в то время. Оно также отразилось в способе Арины пережить боль, заморозив её и отделившись. Однако, проявленный в реальности феномен, привёл в движение замороженные воды бессознательного. Во снах начали появляться всё более яркие выражения ярости: драки, агрессия, вспыхивающие и сразу исчезающие огни. Океан таял, а его огромные волны сносили женщину и выбрасывали её на берег истощенной. Периоды гнева, сменялись апатией, но параллельно к ней возвращалось состояние ранней подростковой очарованности миром. В эти периоды её речь и мимика преображались, она становилась юной и наивной. Волны океана привнесли в жизнь Арины спорт, которым она впервые за всю жизнь начала заниматься систематично. Её тело оживало и преображалось.
Девочка 12ти лет, которую я теперь регулярно видела, еще не обладала эросом, направленным вовне, весь он был сосредоточен на ней самой. Это было то, что Кереньи назвал «бутонообразностью», описывая Кору и стадию девственницы (7 С.256). Было странно видеть, как женщина, подступающая к 40 годам, возвращается в состояние невинного сознания. И всё же это было необходимо. Параллельно в терапии кристаллизовался крайне негативный образ анимуса – он появлялся во снах, как большая тёмная фигура, угрожающая полным уничтожением.
Около полутора лет волнообразных переживаний потребовалось, чтобы Эрос вылетел за пределы и раскрыл цветок. Сон, предвещающий это пробуждение: «я в бане, но все одеты, одна я голая. Чувствую, что мне становится холодно. Успокаиваю себя тем, что сейчас придёт банщик и растопит парную. Вижу мужчину, который начинает проводить странный ритуал: у него в руках горшок, который он начинает вращать, раскрывая его горлышко, как резиновое. Из него летит сажа, он улыбается. Мне холодно, и я решаюсь идти ближе к печке, думаю, что будет слишком жарко, но всё равно иду». После сна пациентка обращает особое внимание на ритуал с горшком, описывает его, как “чудесный, раскрывающий и очищающий”. В этом сне Арина обретает опыт движения и преобразования, преодолевая страх жара — страх эроса, она движется к контакту, растягивающему её форму.
Страх Эроса естественен: «Сжигающий — это ЭРОС, который имеет форму пламени. Пламя дает свет, ибо оно сжигает» (2 С.377). Преодолевает этот страх природа, но когда природа находится в полной власти материнского, не допускающего изменений, то свойственная ей переменчивость застывает. В этом сне анимус проявляет себя позитивным способом: он — растопщик, которого ожидает сновидица, и он же проводит ритуал. Она осознаёт свою наготу и холод, связанный с этим, и поддается естественному желанию идти к теплу. Глиняный горшок в руках растопщика – это тело и реальное и психическое, будучи застывшим, оно рискует разбиться и обрекает женщину на ещё большую неподвижность. Жар банного ритуала отражает просыпающийся интерес и вовлеченность в терапию и самоисследование, он делает глину мягче, а из её горлышка вылетает сажа. Сажа свидетельствует о жаре прошлого, об аффектах, запертых внутри, оставивших следы.
Тот сон стал предвестником того, что сосуд достаточно укрепляется, чтобы вобрать в себя воды реки Стикс. Арина стала творцом, её художественные произведения появлялись на свет в удивительных первобытных формах, и нашли своих зрителей и ценителей.  Анимус констеллировался в новом образе, который отразился и во внешней жизни. Замороженность оказалась растоплена, и богиня совершает свой танец, удерживая ветер Борей в ладонях.
В этих двух случаях меня поразило, как с разницей в несколько месяцев пациенткам приснился схожий мотив: Арина увидела сон, в котором она была в пещере со своим анимусом, она вышла из неё и в восторге наблюдала за небом, в котором разворачивались грозовые тучи. Она описывала запах озона в воздухе и молнии  вдалеке. Вера также увидела пещеру, но в ней была другая женщина. Вход в пещеру закрыла решётка. Начинался дождь, она знала, что из-за изменений в климате дождь будет очень сильным и чувствовала страх, что пещеру затопит. Я обращаю внимание на то, что в обоих снах именно в небесной сфере отражаются глубинные изменения. Пещера – это место обитания змея Офиона, то, насколько оно признано женщиной, похоже, определяет её готовность принять в себя новый мир. Может ли женщина-творец обнаружить свою телесную реальность, как духовный аспект, или же остаётся запертой в ней – то, что определяет её отношение и позицию между танцем неба и земли.

После того сна я не находила себе места, мне казалось, что я стою оцепеневшая, и если я не начну шевелиться, то случится нечто страшное. Следующий мой сон, который принёс желанное движение, был также связан с берегом моря, с границей между сознанием и бессознательным, чарующей меня. В этом сне я шла по песку и видела множество, выкинутых на берег клешней ракообразных. Их поедание могло помочь мне переварить воздействие двухголовой змеи. Почти сразу я поняла, что клешни отражают руку, и мне требуется начать использовать способность оформлять переживание в текст, чтобы освободиться от невыносимости зловещего образа. Я мечтала, думаю, как и многие, что напишу однажды книгу, но мне не удавалось найти к этому желанию верного отношения, которое помогло бы довести его до конечной реализации.
Сны, в которых анимус привёл меня в дом к змее, обнаружив ужас, сокрытый где-то на границе миров, и одновременно доверие тому, что у этого процесса есть созидательное начало — направили меня к созиданию, а не к разрушению. Хотя и то и другое могло быть связанным воедино, как две головы одной змеи, одна из которых несёт в себе яд, а другая — лекарство. Встреча с коброй напомнила мне “Музу” А.Ахматовой, пробудив одновременно благоговение и ужас.
В завершение хочется подчеркнуть, что творческий путь женщины — это не абстрактное восхождение духа, но глубинное погружение в материю. Его невозможно пройти, не затронув тело, быт, отношения, голос, сексуальность, землю. Женская трансформация начинается не в идее, а в ощущении. Симптом, как у Веры, — это не просто сбой, а послание души; можно подойти к нему, как к загадке, а можно увидеть, что само его присутствие уже изменило пути сознания. В случае Арины телесный опыт, застывший в плену материнского комплекса, был заморожен, а вместе с ним застыл во льдах и творческий потенциал. По мере возвращения Эроса в центр психики, воздушные потоки Анимуса уже не выражают хаос, но обретают форму изменений в небесной сфере идей. Женщины-творцы неизбежно сталкиваются с одержимостью, но порождают новые формы, усложняя смысловую основу, как собственной жизни, так и жизни сообщества.

Творческий вызов вряд ли может предоставить возможность безболезненного отказа от него, но и движение к его реализации неизбежно включает страдание и преображение. Анализируя книгу Товита Барбара Ханна приходит к выводу, что Анимус должен быть связан с творческим началом, без этого он остаётся отщепленным и подвергается воздействию коллективной психе (4 С.191). Подобно змею Офиону он должен служить будущему воплощению, обвивая космическое яйцо; быть связанным реальными обстоятельствами, внутри которых женщина совершает свой танец бесконечных изменений.